09 января 2017, 15:36 X 21367 K 0

О жизни, творчестве, медицине и театре как искусстве для выздоровления общества мы говорим c заслуженным деятелем искусств Российской Федерации, народным артистом Российской Федерации, профессором, художественным руководителем Государственного Московского театрального центра «Вишневый сад» Александром Вилькиным.

— Александр Михайлович, вы родились в семье хирургов, поступили в медицинский институт, который не окончили. Почему вы решили так изменить свой путь?

— Сначала я даже не поступил в РНИМУ им. Н. И. Пирогова, в котором когда-то учились мои родители: получил 15 баллов за 3 экзамена и, счастливый, пошел сдавать физику, которую я не знал. Педагог внимательно на меня посмотрел и сказал, что вам не надо этим заниматься и поставил 2 балла. Так я провалился. Чтобы не болтаться на улице, отец устроил меня в вертолетостроение. Там был замечательный коллектив, где я был чертежником. Я даже поступил на заочное машиностроение, мне стало нравиться все это. Но, проработав год, я решил еще раз попробовать поступить. И поступил в Первый медицинский институт. И сразу организовал театральную студию «Пирамиды».

Тогда я начал делить свою медицинскую и театральную жизнь. Театральное дело меня очень тревожило. К тому же недалеко был студенческий театр и театральная студия «Наш дом» (он был оазисом культуры и интеллигентности). Я слушал, смотрел, присматривался. В итоге переключился на свою студию «Пирамиды». На втором курсе медицинского я решил попробовать себя в театральном деле. Поступал в разные театральные институты. Пробовал и в Щукинское. В это время туда поступала моя младшая сестра Наташа. Я пришел ее поддержать. Меня встретил Борис Евгеньевич Захава в коридоре и отправил тоже на конкурс. Я ему говорю: «Зачем мне идти?». Он мне: «Знаете, я думаю, пусть лучше одним плохим актером будет больше, чем одним плохим врачом». Я пошел и прошел. Иду я по дороге домой, вижу, летят 2 бабочки и загадал, что если я их поймаю, то заберу документы и пойду в театральный. Так и случилось... Потом меня сразу забрали в армию, я прошел достаточно сложную армейскую жизнь, потом вернулся и окончил актерский, потом режиссерский. С группой актеров, с которыми мы работали, пришли к Юрию Петровичу Любимову, увидели великие его спектакли (один из них — «Живой»). И так случилось, что я 28 лет проработал в Театре на Таганке, 2 года — художественным руководителем по требованию Любимова. В какой-то момент мне стало тесно, и я ушел в свободное плавание.

Всего я поставил больше 150 спектаклей по всей стране. Однажды меня вызвали и сказали, что хотят предложить театр «Детектив». Идея была «очень хорошая» — создать театр «Детектив» и возить его по тюрьмам и колониям с целью развивать народ. Я задумался. И через неделю я принес репертуарный лист, где был Гамлет, Ревизор, все пьесы Чехова. Мне одобрили, и я взял этот театр. Реорганизовал и зафиксировал как театральный центр. Мы начали работу, которая идет вот уже 21 год. Театр 20 лет просуществовал без крыши над головой. И примерно 10 лет назад мне удалось убедить мэра города Юрия Михайловича Лужкова, что работать с культурой «методом тыка» бессмысленно. Я ему сказал, что нужно создать модель, модель — в пример, пример — в тенденцию. И кое-что рассказал из своих планов. Его это заинтересовало. Он написал резолюцию «„Вишневому саду“ быть, об исполнении доложить». Я нашел инвестора, которому предложил попытаться сделать подобный центр, хотя не на самых выгодных условиях для инвестора. Их заинтересовала перспектива развития этой модели. И мы начали строить центр. Что мне пришлось вытерпеть, я рассказывать не буду. Это больше похоже на криминальную трагикомедию. В том году исполнилось 20 лет театру, и мы въехали в это помещение. Новый мэр еще ленточку открытия не разрезал, но год мы уже здесь работаем. Это в целом связано с ситуацией в театральном деле. Может быть, что-то будет пересмотрено. Я на одном из собраний сказал, что нельзя же работать с культурой в режиме военного коммунизма, можно попробовать и НЭП в области культуры и каким-то образом заинтересовать инвестора, чтоб и овцы были целы, и волки сыти.

Сейчас мы играем 21 спектакль. Когда чиновников не интересует качество спектакля, а интересует количество пустых мест в зале и финансовая составляющая, разговаривать становится бессмысленно...

— Цензура?

— Рухнул союз, сменились нравственные опоры. А новая идеология пока не сформулирована. Нас раньше воспитывали «Развлекая, обучай», а сейчас требуют «Развлекая, отвлекай», поэтому происходит идеологический раскол... Когда-то Бисмарк сказал: «Россию военным путем победить нельзя: разрушьте ее культуру и межнациональные связи, и она сама рухнет как карточный домик». Иногда стоит прислушаться.

Однажды мне сказали: сейчас нужно, чтобы спектакль начинался в 8 вечера, в 9:30 заканчивался, желательно без антракта и что-нибудь легкое, мол, народ сейчас находится в стрессовом состоянии. Я же считаю, что театр, как хороший врач, должен находить симптомы заболевания, знать и указывать методы излечения, выходы из этой болезни с тем, чтобы потом предложить профилактические средства. Это если мы говорим об общественном здоровье. 

— А кем вы себя больше ощущаете: режиссером, актером, директором театра или человеком из медицинского мира?

— Актером я уже ощущаю себя в очень малой степени. Играю мало — только в двух спектаклях, где я могу соответствовать по возрасту, по фактуре. Я ощущаю себя режиссером, руководителем дома, который я стараюсь построить. Что касается медицины, то родители мои уже ушли. Папа был хирургом-урологом, мама — хирургом-гинекологом. Недавно попал в больницу, где меня спросили, ваш отец не тот известный хирург. Я говорю, да. Кроме того, я профессор.

— Как вы считаете, какое современное поколение?

— Когда пошло коммерческое обучение, я сказал, что не могу этим заниматься и ушёл из Щукинского училища, потому что и мои педагоги, и я, и мои ученики, которые преподают, должны иметь очень серьёзное чувство ответственности за то, что они делают. Когда начинаются рыночные отношения в искусстве, особенно в педагогике, меня это очень раздражает. И я не хочу в этом принимать участия. Я не могу нести ответственность за людей, которые никогда не выйдут на сцену. При этом они заплатили, и они относятся ко мне с претензией: типа деньги заплачены, научите меня быть Смоктуновским. Думаю, потеряно целое поколение в период советского постмодернизма. Иногда это имеет анекдотическую форму. Я спрашиваю на вступительном экзамене, что вы читали. Далее такой диалог: «Как что? Станиславского!» — «А Немировича вы читали?» — «Да» — «А Данченко?» — «А Данченко ещё не успел». И это не анекдот.

Я сейчас немного продолжаю педагогическую деятельность в Институте современного искусства. Не могу сказать, что там я все принимаю, но мне было предложено взять небольшую группу на режиссёрском факультете. Там хорошие педагоги, и общую культурную базу студенты получают. Знаете, не очень удачный спектакль может получиться у каждого. Но если ты выпускаешь группу молодых людей, которые заплатили деньги и начинают, как ни странно, разлагать те островки культуры, которые есть, становится противно. Я вам ответил?

— Да, конечно. Я очень хорошо понимаю то, о чем вы говорите.

— Я вижу, когда приходят люди как белый лист бумаги. Я не говорю о великой литературе или режиссуре. Они не просто этого не знают, они не хотят этого знать. Но в то же самое время последние лет 5-7, общаясь с молодёжью, смотрю, что их интересует. Разговариваю с ними и понимаю, что травка начинает прорываться через асфальт, через кислотно-фекальный поток постмодернизма. Они другие. Нет, это не ботаники: они уже все посмотрели, на всю эту экстраваганщину походили, и им хочется немножечко чистой воды. Они начинают возвращаться к истокам культуры, и российской, и западной. При этом они достаточно образованные. И мне это нравится. Я вот открыл Малый зал, где идут спектакли. На западе это называется для тех, кто любит погорячее. Но я бы сказал, он для тех, кто любит поинтеллигентнее, и зал начинает все время заполняться. Сейчас на спектакль по Арбузову попасть невозможно. Этот спектакль сделала моя очень талантливая ученица Вера Анненкова, которая является главным режиссером Московского областного театра драмы и комедии. Я достаточно жесткий человек, но, когда я посмотрел спектакль, меня это так растрогало, что я заплакал, действительно заплакал. Молодые люди сыграли историю про войну и показали послевоенное время. Это замечательная пьеса.

— Какими спектаклями вы гордитесь еще?

— Я люблю все спектакли, которые я ставил. Это ж как дети. Я недавно выступил по поводу цензуры. Я сказал, что нужно хотя бы определить, что такое цензура сегодня. Говорить, что нет государственной цензуры, нельзя. Это неправда. Она видоизменилась. Она перешла в форму экономических тисков. Я не за художественную цензуру, которая каким-то образом должна ставить рамки понимания, что есть настоящее, а что нет, то есть что на сливочном масле, а что на машинном. И это не очень понравилось коллегам. Вот знаете, в чем разница между профессионалом и дилетантом? У дилетанта все простое становится сложным, а у профессионала все сложное становится простым. Дилетантизм всегда агрессивен, прямолинеен и всегда стремится к объяснению своей позиции, то есть не к раскрытию характера персонажей, ситуаций и разрешению проблем, а к самопиару в конкретный отрезок времени.

Мне очень приятно, что второй спектакль по Арбузову тоже поставлен. Знаете, чего бы я хотел добиться? Размышлений о том, что в конце жизни дело не во взаимной любви, дело в том, что в конце жизни люди вдруг понимают, как избавиться от одиночества и от абсурдности существования, когда нет никаких опор для того, чтобы понять, верно ты жил или нет, в желании поддержать друг друга, в желании подставить плечо друг другу. Приходить к этому очень трудно. Возлюби ближнего своего, как самого себя. А господа бога более самого себя.

Я сделал много спектаклей и в театре, и на телевидении, и на радио. В Польше получил орден «За выдающиеся достижения в развитии современного театра Польши». Но не это главное... Главное — удастся ли мне все-таки довести свое дело до того, чтобы этот дом был устойчив, чтобы его не украли, он не разрушился, чтобы люди, которые придут после меня знали, что фундамент этого дома заложен крепко.

— А что нужно, чтобы этот дом не разрушился?

— Я должен работать. Я должен делать то, что считаю нужным, а там будь, как будет. Я давно предложил новую экономическую политику. Раз денег нет, давно лежат под сукном законы о меценатстве. Нужно найти ту модель существования театра, которая будет работать. Надо проверить, как сделать так, чтобы меценату было выгодно вкладывать, а государству выгодно с себя снять этот груз.

— Если бы вам сегодня предложили сходить в другой театр, что бы выбрали?

— Это очень сложно. Вообще режиссура — дело очень индивидуальное. Помню, я ходил смотреть спектакль Захарова «Доходное место». Но его потом закрыли. Лучшего спектакля о войне, чем «А зори здесь тихие», так никто и не сделал. Когда видишь такие спектакли, это вызывает чувство восхищения, сопереживания, благодарности за то, что ты такое увидел. Много было действительно очень сильных спектаклей, которые меня волновали. Сейчас я, прежде чем пойти, спрашиваю у моих коллег, которым я доверяю.

Я не ханжа. У меня в одном спектакле 12 голых мужиков плавали на сцене театра «Российской армии», когда этого быть не могло. Но это было. Правда с этим была связана очень забавная история. Мужиков попытались одеть. По сюжету это было начало войны, надо идти на войну, они хотели написать письма Гитлеру, чтобы отложить войну, так как нужно коров доить, урожай собрать. Но потом пошли на реку купаться. Мы сделали для этого бассейн. Мужики купались, выходили из него и уходили по помосту вдаль, туда, в мясорубку. Но мне их приказали одеть, так как некоторым показалось, что это порнография. 

Я интересуюсь, что есть в театрах, но у меня не так много времени для посещений. Для меня важно, чтобы режиссёр рассказал историю. Если у него что-то болитЮ, и он может заразить этой болью зрительный зал, то возникает такое ощущение: вот когда серебряный крест в воду кладут, то вода очищается. Так же и хороший спектакль. Облагораживает, даёт пути выздоровления общества. Я помню, что было, когда Любимов поставил спектакль «А зори здесь тихие», что было, когда он поставил «Кузькина». 

— А как бы вы охарактеризовали своего зрителя сегодня?

— Ходят студенты, врачи, учителя, представители интеллигенции, старшее поколение. И как ни странно, стала приходить молодежь. И многое им даже понятно. Понятна философия. Это важно. Есть очень хорошая притча о сеятеле. Вышел сеятель и начал сеять зерно. Оно попадало на каменистую почву и не давало всходов, попадало и на плодородную. И сам сеятель не должен думать, куда он должен сеять, он просто должен сеять. У театроведа Эрика Бентли есть очень хорошая фраза: «Страшно не падение в пропасть. Страшно, когда человек соскальзывает в пропасть». Сейчас нет ощущения падения. Сейчас мы уже там, на дне. И снизу постучали. Придёт время — все равно все начнет выходить наверх.

Я в мединституте очень не любил гистологию, науку о крови, клетках. Однажды я увидел процесс деления клетки. Создается ощущение полного апокалипсиса, но мы знаем, что так происходит созревание новой клетки. Зная все это, я сейчас смотрю, как митохондрии разбегаются, все делится, но я понимаю, что это и есть рождение новой клетки. Поэтому я спокойно к этому отношусь.

— Как вы относитесь к благотворительности?

— Я думаю, мы будем давать благотворительные акции. Но об этом позже. Я пускаю сюда другие театры, потому что знаю, как быть без своего театра 20 лет. Поддержка в этом плане очень важна.

— Что сегодня самое главное в вашей жизни?

— Можно я тебе прочту стихотворение?! Это я своей дочери написал в Рождество поздравительную открытку. «На свете счастья нет, но есть покой и воля», — это Пушкин. Я дочери Татьяне написал: «И все же счастье есть, хватило б только веры, когда смирится плоть молитвой и постом. И грех гордыня смоет чувство веры, то счастье естества явится с Рождеством»... Что главное? Покой. Я очень люблю строчку Владимира Семеновича. «Мне есть что спеть, представ перед Всевышним. Мне есть чем оправдаться перед ним». Но а что мне ещё нужно?! (Улыбается.) Чтобы близкие были здоровы. Чтобы этот дом был выстроен не на песке. Чтобы вспоминали обо мне если не всегда доброжелательно, то хотя бы с уважением.

Главное фото: Оксана Плисенкова. Другие предоставлены пресс-службой театра