02 апреля 2019, 14:28 X 6656 K 0

Мастерски выполнять оперативные вмешательства и интересно рассказывать об этом — редкое сочетание в одном специалисте. Оно встретилось нам в оперирующем враче акушере-гинекологе Филиппе Александровиче Лёвшине.

Чтобы заниматься лапароскопией, он ушел из педиатрии в гинекологию и в 2000 году стал первым самым молодым специалистом, в 25 лет самостоятельно сделавшим лапароскопическую гистерэктомию в нашей стране. Почему ради стажировки во Франции он не побоялся уволиться из московской больницы и зачем вернулся через год в Россию? Отчего ему тесно в рамках российской медицинской иерархии и почему пациентов он считает своим единственным работодателем? Что такое промонтофиксация, почему важно заполнять информационный вакуум, рассказывая о генитальном пролапсе у женщин? На эти и другие вопросы доктор, принцип которого — быть на стороне пациента, ответит в интервью МЕД-инфо.

— Филипп Александрович, вы окончили РГМУ по специальности «педиатрия», как пришли в гинекологию?

— У нас на педиатрическом факультете была очень сильная кафедра акушерства и гинекологии, она как-то выделялась среди прочих. Кафедрой заведовала академик Галина Михайловна Савельева. Коллектив кафедры как раз в то время получил государственную премию за внедрение лапароскопических технологий в оперативной гинекологии. Именно Галина Михайловна благодаря своему профессиональному чутью разглядела, какие колоссальные перспективы открываются перед лапароскопической хирургией в гинекологии. Так вот при кафедре был научный кружок, и я стал его посещать. Это был уже 4-й курс, и мне пора было определиться со специализацией и вообще сделать принципиальный выбор между терапевтическим и хирургическим направлением.

При этом ни то, ни другое мне однозначно не нравилось: терапия казалась мне неполноценной, ограниченной в возможностях, хирургия слишком грубой. И вот, посещая кружок при кафедре, я попал в лапароскопическую операционную в отделении гинекологии в 31-й московской больнице. Оперировал сам Штыров! Я сразу понял: это то, чему я готов посвятить свою жизнь. Изображение на мониторе производило просто магическое впечатление. Ни крови, ни пота, ни лязганья инструментов. В операционной — тишина, полумрак, спокойствие, даже уют какой-то, музыка негромко играет. Травма пациента минимальна, а визуализация великолепная.

Знаете, почему лапароскопия такими темпами развивается? Да потому, что она очень воспроизводима. Легко учиться: мало того, что ход операции виден на мониторах всем желающим. Операцию еще можно записать, просмотреть, проанализировать, сделать выводы и воспроизвести. Лапароскопический доступ не нарушает «энергетической оболочки» человека. Поэтому пациенты так быстро поправляются.

Лапароскопический доступ действительно очень рационален по отношению к тканям: не нужно делать послойный разрез передней брюшной стенки, чтобы удалить кисту или миому размером с грецкий орех. Лапароскопия позволяет проникать в такие пространства, в которые сложно проникнуть при полостном доступе. А нужно не просто проникать, но и решать сложнейшие хирургические задачи. Многие пациенты ошибочно думают: разрезал — все увидел, а ваша лапароскопия — это что? Но рана — это колодец, а много ли вы увидите на дне колодца?! Обширные разрезы в гинекологии ведь малоприменимы, только в онкогинекологии.

— И все-таки почему именно гинекология, ведь лапароскопический метод широко применяется сейчас и в общей хирургии, и в урологии, и в торакальной хирургии?

— Гинекология по скорости внедрения лапароскопии в конце 90-х была однозначным лидером и на несколько лет обгоняла все смежные специальности. Ни урологи, ни общие хирурги и близко не могли делать то, что уже вовсю делали гинекологи в это время. В Москве даже был создан Клуб лапароскопистов-гинекологов. Например, удаление матки лапароскопическим методом в нескольких клиниках Москвы в 1998 году считалось стандартом, а Великобритании это до сих пор едва ли не эксклюзивная операция. Потом, конечно, все сравнялись, но тогда ситуация была однозначной: хочешь заниматься лапароскопической хирургией — нужно идти в гинекологию.

Огромную роль тогда сыграли контакты нашей кафедры с французским отделением под руководством профессора Брюа из Клермон-Феррана. Мы получили возможность напрямую общаться с очень сильной хирургической командой, которая на тот момент являлась однозначным мировым лидером. Было налажено очень тесное взаимодействие по обмену опытом, проведению совместных конференций с живой хирургией, по обмену стажерами. Сейчас уже можно точно сказать, что это определило развитие нашей специальности на десятилетия вперед. Во многом такое сотрудничество стало возможным благодаря личной дружбе и доверительным отношениям между двумя великими людьми: Галиной Михайловной Савельевой и Морисом Брюа. Пример их величия в том, что ни тот, ни другой самостоятельно лапароскопически никогда не оперировали, но они создали условия для работы. Мне повезло: я оказался рядом с мостиком, проложенным между ними.

— Как сложилась ваша профессиональная судьба после окончания университета?

— Я пошел в ординатуру в ЦПСиР на Севастопольском проспекте на кафедру нашего педиатрического факультета и об этом не пожалел. Это были чудесные 2 года. Вырасти мне очень помогли именно в ординатуре. Нами тогда конкретно занимались старшие врачи и преподаватели. К концу первого года некоторые из нас сделали в акушерстве десятки кесаревых сечений самостоятельно. На второй год я лично ассистировал не менее чем на 100 сложных лапароскопических операций. Моя инициатива приветствовалась, все видели, что у меня получается, и многое разрешали делать самостоятельно.

Это была отличная школа — 2 года мы буквально «жили» в клинике. Тяжело, но очень полезно. Кстати, замечательный пример того, что, если людей учить, они могут добиться очень высоких результатов. Сейчас у нас, к сожалению, врачам сложно учиться. Очень напряженная конкурентная среда между специалистами, и сложно подойти к «живому» пациенту из-за надуманных этических соображений. Мол, врачи учатся на пациентах, на людях — многих это возмущает. Но возмущать должно то, что врачи учатся на пластиковых куклах, не касаясь пациентов. Это фальшь, которая вытравливает основу медицинского ремесла.

В чем сакральный смысл преподавателя в глазах молодого врача? Он подводит его к пациенту, к живому человеку, он выполняет важнейшую посредническую миссию между молодым врачом и пациентом, возможно, сотнями пациентов, которых предстоит вылечить этому «юному дарованию» в белом халате за всю свою жизнь. Наставник страхует врача во время первых манипуляций: он его ругает, успокаивает, добивается от него стабильности и напоминает, что перед ним не только пациент, но и человек.

Если студент, ординатор, молодой врач не видит у своего наставника некой силы и власти, дающей ему право подвести его к «живому» пациенту, то авторитет такого преподавателя равен нулю. 

— Куда вы пошли с таким багажом знаний после ординатуры?

— Я закончил ординатуру и устроился в гинекологическую больницу № 11 на Щипке. При приеме на работу меня спросила главный врач, действительно ли я могу самостоятельно выполнить лапароскопическую операцию? Я ответил, что могу. И не одну. Это такой замечательный возраст, когда ничего не боишься. Уже через неделю мне пришлось продемонстрировать свои навыки. Все прошло хорошо, а через 2 месяца мы выполнили первую в этой больнице операцию по удалению матки посредством лапароскопии. Это был 2000 год, и мне тогда было всего 25 лет.

Все шло в этой больнице неплохо, но у меня была мечта — поехать на стажировку во Францию. Я написал письмо с просьбой принять меня, особо не рассчитывая на ответ, но они волшебным образом откликнулись. Более того, ответ был положительным. Знаете, в 2001 году Европа еще казалась весьма далекой и загадочной. Мне был дан год на подготовку. Чтобы поехать в Клермон-Ферран, я продал машину и год ездил на велосипеде с уроков французского на работу, дежурил, оперировал, экономил, как мог. Так я прожил год и скопил достаточную по тем временам сумму, чтобы отправиться во Францию на 6-8 месяцев. Это отдельная история, скажу только, что время, проведенное в Клермон-Ферране, определило ход всей моей жизни. Может быть, можно было там остаться, но я вернулся. Я очень многому научился, я просто обязан был этим поделиться здесь. А на велосипеде на работу я, кстати, и сейчас езжу.

— Вы из медицинской семьи?

— Не совсем. Родители у меня инженеры, но мой родной дядя — известный маммолог, ученый, профессор, занимается не только консультативной работой, но и вопросами эпидемиологии онкологических заболеваний, много лет руководит отделением. И жена у меня врач. Мы с ней, кстати, тоже познакомились во Франции, в Клермон-Ферране (это к вопросу о судьбе). Она тоже гинеколог и занимается лапароскопией. Очень неплохой врач, много лет отработала в Екатеринбурге в скоропомощной гинекологии. И до сих пор некоторые ее воспоминания о работе наводят на меня легкий ужас. Я бы в таких условиях не продержался и одного дежурства, а она 8 лет. Я, конечно, избалован плановой хирургией. Когда она приехала в Москву и трудоустроилась, у нее так быстро пошли дела в гору, что я понял: еще 2-3 месяца — и у меня, во-первых, появится серьезный конкурент, во-вторых, я потеряю жену. В общем, мы эту программу быстро свернули, и сейчас она занимается нашим сыном.

— Вы создатель одного из авторитетных интернет-ресурсов в области оперативной гинекологии, вашему сайту более 15 лет. Как этот проект начинался?

— В 2004-м году, когда я только начал «вставать на крыло», развивалась не только лапароскопия. Это была эпоха прихода в нашу жизнь интернета и мобильной телефонии. Причем происходило это практически одновременно. Каждому человеку судьба дает хотя бы один шанс. Это был мой шанс. Как-то раз пациентка в качестве благодарности решила преподнести мне оригинальный подарок: «Я вам подарю не цветы, коньяк или конфеты — я подарю вам совет», — сказала она после успешной операции. «Ну, спасибо, конечно», — ответил я. «Филипп Александрович, вам обязательно нужно сделать свой сайт, где бы вы все рассказывали пациенткам так же замечательно, как мне», — посоветовала она. Кто я такой, подумал я, чтобы делать свой сайт? «Мы и так пишем методички и распространяем их в женских консультациях», — говорю я ей. «Все понятно», — многозначительно сказала пациентка и дала мне контакт человека, который занимался разработкой сайтов. Я согласился, так как увидел в этом возможность для продвижения прекрасной методики, то есть лапароскопии. Я быстро понял, что мне больше не нужно «просиживать штаны» в ординаторской в ожидании пациентов. Можно и нужно действовать активнее. Мне уже тогда стало тесно в рамках медицинской системы с ее иерархией, и я увидел выход в возможности напрямую обратиться к пациентам.

Как сейчас помню, на сайт понадобилось 400 $. Я подготовил несколько весьма толковых тематических статей, опубликовал свою контактную информацию и сделал рубрику «Вопрос-ответ». Я помню, 90 % вопросов было от женщин издалека: из Сибири, с Урала, Дальнего Востока. Мы прекрасно понимали, что они не приедут к нам оперироваться, но по крайней мере мы смогли застраховать их от каких-то заведомо ложных шагов и грубых ошибок.

— Сейчас едва ли не у каждого врача есть сайт или профиль в соцсетях, некоторые занимаются активным самопродвижением, но не все добиваются успеха...

— Сейчас сайтов с медицинской тематикой тысячи, но тогда я был едва ли не единственным врачом, кто сделал ставку на публичный диалог с пациентами при помощи интернета. Получилось так, что в манере изложения материала, ответов на вопросы я как бы отстранился от традиционной позиции «официального» врача. Я встал на сторону пациентов, и они, по всей видимости, это почувствовали. Вероятно, это сыграло важную роль. И потом у нас очень четко прослеживалось соответствие написанного с выполняемым: все операции, о которых мы заявляли, мы действительно делали. Это не патетика: пациенты — очень чуткий народ, они мгновенно чувствуют любую фальшь, любую несостыковку, людей не обманешь.

Один раз муж одной из моих пациенток сказал мне буквально следующее: мы просмотрели десятки сайтов врачей, и везде на пятой строчке концы с концами не сходятся, а у вас видно, что тот кто пишет, тот и оперирует, поэтому вас и выбрали. А я-то думал, что пишу только для женщин. Но сейчас уже много хороших сайтов. И это неплохо.

— Вы спокойно даете свой личный телефон для связи, связываться с вами можно напрямую, без администраторов и помощников. Ваша открытость замечательна для пациенток, но не приходится ли вам жертвовать своей личной жизнью и временем?

— Вы знаете, у каждого работодателя должен быть мобильный телефон его сотрудника. Моим работодателем является мой пациент. Я сам сделал этот выбор и нужно быть последовательным. К тому же я несу личную ответственность за каждую операцию, которую выполняю, я первым должен быть в курсе всего. Мой мобильный телефон доступен в интернете на моем сайте и не меняется уже 15 лет. Я не выключаю его даже во время отпуска. Может быть, когда-то это прекратится, но не сейчас. Что касается моего личного времени, наверное, это звучит жестко, но оно защищено высокой стоимостью наших услуг. 

Я верю в понятие «мой пациент». Человек приходит к тебе, и ты видишь, что именно ты должен ему помочь — это магия. Но чтобы это увидеть, почувствовать, человек должен иметь возможность обратиться к тебе напрямую.

— Кто такие «ваши пациенты»?

— Я работаю для среднего класса. Наши пациенты — это все-таки достаточно образованные, энергичные, независимые люди, способные взять на себя ответственность самостоятельного поиска врача. Кстати, это не всегда интеллигенция. Меня часто спрашивают, почему я работаю в России, почему не уезжаю. Так вот из-за этих людей, моих пациентов, не уеду. Многие наши соотечественники, пожившие за рубежом, хлебнули местной медицины, и теперь лестно отзываются о наших врачах. А я, в свою очередь, очень высоко ценю наших пациентов.

— А если у человека нет денег, чтобы стать «вашим пациентом»?..

— Не забывайте, мы живем в условиях рыночной экономики. Конкуренция среди врачей нашей специальности в Москве очень напряженная. Высокая стоимость услуг создает конкурентные преимущества для остальных участников рынка. За мной идут десятки врачей, моих коллег, чуть моложе меня, чуть менее известные, менее амбициозные, но тоже прекрасные специалисты. Я часто даю их контакты. Я создал и веду группу в Whatsapp, в которую входит почти 150 оперирующих гинекологов со всей нашей страны. Практически со всеми я знаком лично. Я неоднократно использовал этот ресурс, чтобы помочь пациентке с поиском врача в соответствии с ее возможностями, ближе к дому и т. д. Это занимает несколько минут.

— Есть ли у вас ученики, не опасаетесь ли вы вырастить из них себе конкурентов в будущем?

— Ученики есть. И со временем именно из них могут вырасти опасные конкуренты. Каждый год с сентября по июнь я беру в ассистенты одного врача, который неотступно находится со мной на всех операциях. Это доброволец, который находит возможность так прожить год за небольшую стипендию. К концу года такой совместной работы этот доктор знает практически все, что знаю я, и даже больше. Сейчас на выходе уже 4-й специалист. Помимо этого, по личной договоренности со мной через нашу операционную проходит за год несколько десятков специалистов из разных городов — приезжают на разный срок: кто на день, кто на неделю. Они могут наблюдать за ходом операций, задавать вопросы, забирать видеозаписи операций.

Последние два года мы проводим конгрессы по оперативной гинекологии. Это уже совсем другой уровень учебного процесса, и сейчас я не уверен, что нам удастся его поддерживать. В последнем таком мероприятии приняли участие 180 специалистов. При этом основной частью конгресса является «живая хирургия», то есть онлайн-трансляция из операционной в зал. Это огромная ответственность. При этом нам удалось собрать «чистую» аудиторию, отказавшись от спонсорства со стороны фармкомпаний. Это значит, что эти 180 участников — это исключительно оперирующие гинекологи, живущие лапароскопией во всех смыслах слова. Честно сказать, это очень непросто.

— Скажите, а как вы отдыхаете? 

— Я представитель вымирающего вида коренных москвичей. Поэтому я люблю московский театр. А вот в кино не был уже несколько лет. Я люблю классическую музыку, поэтому Консерватория и зал им. Чайковского — родные места с детства. Моя родная сестра — прекрасная джазовая певица, и мне просто пришлось полюбить джаз. Для нашей работы нужны не только силы, но и вдохновение. Работа у нас, что ни говори, творческая, плюс ко всему она всегда связана с риском — за него нам и платят.

Мой стиль работы дает мне определенный уровень личной свободы. У меня нет такого понятия, как «отпуск», уже 12 лет. Много свободного времени я провожу в общении со своими коллегами в России и за рубежом на каких-то стажировках, тренингах, конгрессах. Это общение доставляет мне большое профессиональное удовольствие, с некоторыми мы дружим уже семьями. Я много занимаюсь спортом. Очень люблю горы, море, занимаюсь виндсерфингом, сноубордом, бегаю на лыжах. Вот уже несколько лет осваиваю парусный спорт и даже совершаю небольшие самостоятельные походы. Правда год назад очень серьезно повредил себе ногу во время регаты. Пока месяц ходил в гипсе, радовался, что не руку. Пляжный отдых для меня совершенно невыносим, наверное, потому, что внутренний моховик никогда не останавливается. Всегда придумываю что-то, связанное с активностью: уехать, заплыть, залезть, скатиться.

— Чего вы боитесь в вашей работе?

— Я боюсь осложнений, как все хирурги. По опыту знаю, что каждое осложнение тянет за собой череду повторных, подчас более сложных операций. Иногда это длится месяцами. И тогда начинается война на два фронта: нужно продолжать планово оперировать и заниматься осложнением. Но сейчас это уже нечасто случается, слава Богу. Этап профессионального становления и бессонных ночей позади.

Так получилось, что в последнее время я аккумулирую на себе поток довольно сложных пациентов, многие из которых уже оперировались прежде где-то в другом месте. Это, разумеется, повышает риск хирургии — повторная операция всегда сложнее и рискованнее. Жизнь это не упрощает, но ничего не поделаешь. Люди у нас не сразу осознают, как много зависит от мастерства хирурга, и к выбору специалиста относятся поверхностно, не придают этому должного значения или попросту экономят. Но чаще проблема в другом: в некой пассивности, в уверенности, что кто-то другой должен за человека решить проблему его заболевания. Но уже четверть века, как у нас никто никому ничего не должен.

В своей среде мы часто шутим, что правильный выбор врача — это еще один фактор естественного отбора в современной популяции. Но чтобы понять это и занять более активную позицию, пациенту подчас нужно сделать не одну операцию у себя «по месту жительства». Видимо, поэтому простых первичных пациентов с такой патологией, как эндометриоз, у меня сейчас практически нет. Всех уже где-то полечили. Но вот неудачно прооперированных пациентов по поводу генитального пролапса я не беру, у меня просто нет таких возможностей.

— Последний вопрос традиционно о ваших планах на будущее. Не думали о создании собственной клиники?

— О собственной клинике не мечтаю. Я за разделение труда. Есть много толковых людей, которые лучше меня занимаются администрированием и организацией здравоохранения. Это можно держать на аутсорсинге, имея договорные отношения с несколькими хорошими клиниками. Моя обязанность — поддерживать собственный уровень. Именно этого ждут от меня пациенты. Что касается планов, то стабильно работать, оптимизировать некоторые сложные этапы операций, продвигать лапароскопию как метод выбора оперативной коррекции генитального пролапса.

— Филипп Александрович, спасибо, успехов вам!

Фото из личного архива Ф. Левшина