03 июня 2014, 11:40 X 7828 K 1

Иногда в одном человеке сочетается, на первый взгляд, несочетаемое: организаторские способности и тяга к творчеству, желание делиться прекрасным с другими и желание лечить. Герой нашего интервью — главный врач Госпиталя для ветеранов войн № 2, заслуженный врач Российской Федерации к. м. н., врач высшей квалификационной категории, скульптор, кандидат в депутаты Московской городской Думы Георгий Михайлович Местергази.

— Георгий Михайлович, расскажите, как получилось, что вы пришли к творчеству? И как медицина и искусство переплетаются в вашей жизни?
— Надо, наверное, начать с моих предков. Моя прабабушка была блестящим художником, оба моих деда тоже были хорошими художниками, хотя и непрофессиональными. Кроме того, дед по материнской линии был еще и врачом, а по отцовской — филологом–китаистом. Видимо, увлечение искусством передается через поколения, потому что мои родители не рисовали, а я эти гены получил и с малых лет с большим удовольствием рисовал, лепил. И чем старше я становился, тем сильнее становилось желание заниматься этим в свободное время, хотя я не представлял себя никем иным, кроме как врачом. Мы жили вместе с дедом-врачом, я воспитывался в окружении его и его коллег. Он был главным окулистом Калужской области, и в нашем доме всегда было много врачей разных специальностей, многие из которых обладали огромными талантами. Был среди них некий Генрих Оттович Гейне, отоларинголог. Он приехал в Калугу из Ленинграда и работал вместе с моим дедом в Калужской областной больнице. Некоторое время он был певцом в Мариинском театре, но после потери голоса поступил в медицинский институт и стал лор-врачом. Таким образом, выбор специальности был связан с его предыдущей профессией. Мое окружение составляли и картины в нашем доме, написанные моими далекими предками и моим дедом, — все это стимулировало необходимость заниматься искусством.

А если говорить о связи искусства и медицины... Искусство — это некое «рукоделие», требующее объемного мышления, что для хирурга, коим я являюсь, очень неплохо. Ты можешь составить себе представление о том, что ты будешь делать, в объеме. Это очень помогает, мелкая пластика имеет огромное значение — это определяет, как у тебя работают руки. Это как скрипка. Кстати, я закончил музыкальную школу по классу скрипки в детстве и по сей день люблю классическую музыку, постоянно слушаю ее, когда работаю в мастерской.

«Искусство — это некое «рукоделие», требующее объемного мышления, что для хирурга очень неплохо»

— Кто ваш любимый композитор?
— Этот вопрос, может быть, немного странный в том плане, что, наверно, нет такого любимого композитора. Но, во всяком случае, я очень люблю Баха, Шопена, между которыми просто огромное расстояние по времени. Люблю Рахманинова... Вообще, нет композиторов-классиков, у которых не было бы каких-то интересных вещей, как нет художников, которые хотя бы что-то одно не сделали бы блестяще, что достойно жить в веках.

— А кто больше вдохновляет вас?
— В мастерской я слушаю не диски, а радио «Орфей». У них широкий диапазон и огромный спектр музыки. Поэтому мне интересно все: и симфоническая, и фортепианная, и скрипичная музыка.

— При взгляде на памятник «Медикам, павшим за Родину», приходят мысли о том, что образ врача вы так или иначе отождествляете с Христом или христианскими мотивами. Так ли это?
— Вы очень тонко это подметили. Врач не Бог, прежде всего. Когда он берет на себя функции Бога, это ужасно. Я имею в виду такие вещи, когда врач говорит больному, что тому осталось жить сколько-то, например. Функции врача — до последнего помогать человеку и пытаться оставить его на этом свете. И хотя нет вечно живущих людей, во все века существовала медицина, которая опиралась на веру, и мы говорим об искусстве врачевания. Оно очень тесно связано с верой в то, что ты делаешь. И когда ты идешь на операцию, ты внутри себя словно обращаешься к Всевышнему и просишь помощи, чтобы у тебя все получилось и, самое главное, чтобы пациент остался жив, выздоровел и был счастлив в своей жизни. Ведь он к тебе обратился за тем кусочком счастья, которого ему не хватало в связи с его болезнью. И ты это счастье ему либо дал, либо не дал. Отсюда, мне кажется, и такое отношение к врачам — достаточно трепетное, с одной стороны, а с другой стороны, это накладывает очень серьезную ответственность на врача, который лечит пациента и общается с ним. Здесь соединяется очень многое... Возможны разные ситуации. Когда пациент приходит к врачу, доверяет ему и рассказывает обо всех имеющихся проблемах, тогда между ними возникает единение и понимание происходящего, и эффект от лечения в таком случае значительно выше. Если между врачом и пациентом такого нет, то рассчитывать на хороший результат любого вида лечения почти не приходится. Врач, с моей точки зрения, это не только профессия как таковая, но и образ жизни. Либо ты врач с 9 до 5, тогда ты врач как специалист, так скажем, бездушный и равнодушный к окружающему миру. Либо ты врач с большой буквы, тогда ты врач круглые сутки, постоянно, всегда. В этом и заключается разница. Если возвращаться к памятнику, о котором вы говорили, он имеет христианские черты. Мне могут задать вопрос: почему я сделал памятник именно таким, хотя среди врачей масса людей других конфессий, и я нисколько не умаляю значения и важности этих конфессий. Но я человек православный, основная масса людей в России — православные, и мне захотелось сделать памятник, связанный именно с православием. Это с одной стороны. А с другой — Бог един и не важно, как это изображено. Важно, что это все как бы направлено в благодарность Всевышнему за память, которая существует в нас сегодня, — память о людях, которых с нами нет, которые обеспечили нам эту жизнь. Эти люди ушли давно и навсегда, а память осталась. Мне кажется, что во многом эта память обусловлена верой. Если у человека она есть, он сохраняет свою память, свою историю. Если нет, то человек, что называется, без роду и племени. Я думаю, так.

«Когда ты идешь на операцию, ты внутри себя словно обращаешься к Всевышнему и просишь помощи, чтобы у тебя все получилось и, самое главное, чтобы пациент остался жив, выздоровел и был счастлив в своей жизни»

— На первом этаже госпиталя домовый храм, верно?
— Да, это домовый храм, посвященный Георгию Победоносцу как защитнику воинства, это тоже имеет определенный смысл. Он был освящен в 2003 году, относится к храму Влахернской иконы Божией Матери в Кузьминках. Оттуда у нас священники, дважды в неделю они проводят здесь служения. Должен сказать, что храм наш пользуется огромным успехом и популярностью: приходят не только пациенты, но и жители близлежащих домов. Кстати, алтарь сделан по моему эскизу.

— Приходилось ли вам сталкиваться с какими-либо нападками в отношении религиозности в госпитале?
— К счастью, я с такими ситуациями за все годы не сталкивался ни разу. Я даже могу сказать, что в наш домовый храм приходят мусульмане, католики и, видимо, каждый из них находит что-то свое. Храм добрый сам по себе, потому что люди тянутся туда. Я ни разу не слышал: «Почему нет синагоги, почему нет мечети?». Здесь есть и евреи, и мусульмане, и все они находят точки соприкосновения друг с другом.

Могу рассказать интересную вещь. У нас в холле висят две иконы, нам их подарили (вообще все иконы, которые находятся в храме, в основной своей массе подарены). Может быть, это тоже несет на себе положительный заряд. Так вот, когда нам подарили эти иконы, мы не могли понять, что на них изображено: они были буквально черного цвета. Но мы не могли позволить себе ни отдать их на реставрацию, ни спрятать, и решили их вывесить. Я и очень большое количество людей можем свидетельствовать чудо: изображение на этих иконах постепенно стало «проявляться». Сначала проявлялся синий цвет, потом постепенно-постепенно проявлялась вся икона, и сегодня это уже совершенно ясные изображения. Понятно, что иконы старые, понятно, что они намоленные. Попав в эту ауру, к этим людям, они «заговорили».

«В наш домовый храм приходят мусульмане, католики и, видимо, каждый находит что-то свое»

— Много ли верующих среди врачей?
— Я такую статистику не вел, и меня это не очень интересует, поскольку вера — это личное дело каждого. Я думаю, что не нужно это... Но, думаю, что достаточно. Те врачи, которые понимают свою миссию, наверное, верующие люди.

— Давайте теперь поговорим о медицине. В вашем госпитале применяется метод гидронуклеопластики. Расскажите, в чем он заключается. Насколько я поняла, в госпитале его применяют уже на протяжении полугода.
— Мы не можем похвастать тем, что этот метод был разработан нашими специалистами, он пришел из Соединенных Штатов Америки: и сама методика, и инструмент для проведения операций. Но я должен сказать, что отделение нейрохирургии в нашей клинике как раз занимается патологиями позвоночника, это всякого рода межпозвоночные грыжи, нестабильность позвоночника, сужение канала спинного мозга — все эти проблемы в оперативном плане решаются нашими нейрохирургами. Это отделение нашей клиники, по сути, является одним из ведущих в столице и иногда даже выступает пионером, как в случае с освоением методики гидронуклеопластики в нашей стране. Последние полгода мы занимались этим вопросом с очень хорошим результатом: осложнений практически не возникает, и наши специалисты продолжают осваивать методику. Есть и другие методики, когда применяются различные импланты, фиксаторы для позвоночного столба, в случае, если есть какая-то патологическая подвижность. Яркий пример — фигурист Евгений Плющенко, который поехал оперироваться в Германию. В принципе, такие операции делаем и мы. Это не нечто новое, недоступное нашим врачам. Единственное что, такие операции относятся к категории высокотехнологичной медицинской помощи, но не входят в программу обязательного медицинского страхования. Они дорогостоящие, поэтому должны быть квоты на их выполнение. Другой вариант — когда пациент сам может оплатить расходные материалы, а операция проводится бесплатно.

— Объясните схематично, в чем заключается методика.
— Сначала в межпозвоночное пространство вводится соответствующий проводник, потом вводится канюля, а дальше под очень большим давлением — действующий препарат. В результате этого процесса происходит разрушение всех патологических структур и вымывается порядка 2,5 граммов жидкости, этого уже достаточно чтобы снять напряжение, давление на нервный корешок. В результате грыжа разрушается. Мы не делаем никаких разрезов, даже минимальных эндоскопических, а используем инструмент наподобие иглы. В дальнейшем такие операции могут делаться даже амбулаторно. Вот и вся схема.

«Отделение нейрохирургии нашей клиники, по сути, является одним из ведущих в столице и иногда даже выступает пионером, как в случае с освоением методики гидронуклеопластики в нашей стране»

— Какие еще инновационные методы используются в госпитале?
— Например, вставки в междисковое пространство, которые фиксируют позвонки и создают необходимый изгиб позвоночника (специальными винтами можно закрепить их в телах позвонков). На каком уровне сделать, с передним или задним доступом — это уже выбирает хирург в зависимости от патологии, которая возникает у конкретного больного, и задач, которые перед ним стоят.

— Какие еще направления лечения есть у вас в госпитале?
— Во-первых, надо сказать о том, что у нас госпиталь для ветеранов войн. Это совершенно особое учреждение, которое отличается от обычной скоропомощной больницы, и задачи, стоящие перед госпиталем, тоже немного другие. Люди, которые здесь лечатся, в основной своей массе тоже немного другие. Это ветераны войн, на 80–85% это люди пожилого и старческого возраста. Средний возраст наших пациентов на сегодняшний день составляет 88–89 лет. Сразу возникает следующая особенность: это полиморбидная, то есть множественная патология, которая имеется у этих пожилых людей. На первое место выходят заболевания сердечно-сосудистой системы. Заболевания сердца и сердечных сосудов ведут к возникновению стенокардических историй, заболевания сосудов мозга — к инсультам, ишемическим, геморрагическим и так далее. При заболеваниях периферических сосудов, сосудов ног возникают трофические язвы, гангрена и прочее. Патология легких — это эмфизема, хронический бронхит, пневмония. Здесь же можно упомянуть туберкулез, который возникает не так уж редко. Достаточно часто к нам попадают больные, которым в достаточно пожилом возрасте мы выставляем это диагноз, после чего переводим их на лечение в специализированные туберкулезные больницы. Я уже не говорю об опухолях, которые тоже очень часто сопутствуют пожилому и старческому возрасту и имеют совершенно разную локализацию, начиная с мозга и заканчивая желудочно-кишечным трактом.

У нас 20 клинических отделений и 18 лабораторно-диагностических. В принципе, мы не занимаемся лечением только онкологических, дерматовенерологических или туберкулезных больных. Мы лечим практически и все остальное. У нас несколько терапевтических отделений, хотя они и не имеют официальных специализированных наименований (например, гастроэнтерологическое, пульмонологическое), но все же имеют некое внутреннее распределение. Пациентов с заболеваниями легких мы отправляем в одно терапевтическое отделение, с заболеваниями желудочно-кишечного тракта — в другое. Плюс, у нас есть 3 неврологических отделения, одно из них для больных, перенесших инсульт. Там занимаются их лечением и реабилитацией. Вообще сейчас вопросы реабилитации стоят очень остро, и Департамент здравоохранения Москвы уделяет им очень большое внимание, потому что эти вопросы связаны с качеством жизни. Наша задача — улучшить качество жизни пациента. Мы прекрасно понимаем, что из 90-летнего мы не сделаем молодого, красивого, здорового человека. Но создать возможность для самостоятельного передвижения, даже с ходунками, самостоятельного ухода за собой — это уже дорогого стоит. Здесь нужно думать не только о самом больном (хотя это в первую очередь), но и о его окружении и родственниках. Одно дело, когда они ухаживают за лежачим больным, у которого масса проблем, включая развитие пролежней и так далее. Совсем другое дело, когда они имеют дело с человеком, который может каким-либо образом самостоятельно передвигаться, дойти до кухни, посетить туалет, когда не нужно постоянно его сопровождать и думать о том, что он беспомощен. Вот это наша задача, и мы стараемся реализовывать ее в каждом больном. Здесь я возвращаюсь к тому, с чего мы начали, — к божественному началу. Мы не боги и не имеем права давать какие-то прогнозы, озвучивать их. С моей точки зрения, делать этого категорически нельзя. Наша задача — стремиться к тому, чтобы качество жизни человека повысилось и улучшилось его состояние. А если это невозможно и человек уходит в лучший мир, что тоже естественно, то мы должны создать такие условия, чтобы этот переход был максимально спокойным и безболезненным.

«Мы прекрасно понимаем, что из 90-летнего мы не сделаем молодого, красивого, здорового человека. Но создать возможность для самостоятельного передвижения, даже с ходунками, самостоятельного ухода за собой — это уже дорогого стоит»

— Считается, что туберкулезом в основном болеют люди не очень благополучные в социальном плане. Получается, дело обстоит иначе?
— Я могу сказать, что в свое время туберкулез называли социальной болезнью, и болело им огромное количество вполне обеспеченных людей. В том числе, жена Александра II умерла от туберкулеза. Конечно, тогда не было таких медикаментов, а теперь мы вполне успешно можем его лечить. Но если говорить о социальной составляющей, то если взять, например, популяцию людей, которые сидят в тюрьмах, среди них значительно больше больных туберкулезом, потому что они находятся в скученном состоянии, и инфекция передается очень быстро, и у всех снижен иммунитет, состояние которого очень важно при возникновении этого заболевания в любой социальной группе. Если говорить о наших пациентах, не могу сказать, что они какие-то асоциальные, они все совершенно нормальные люди. Но все мы ездим в метро, ходим по улицам, а туберкулез передается воздушно-капельным путем от человека к человеку при общении, дыхании. Предполагаю, вы обращали внимание на заплеванность наших улиц. Во-первых, это говорит о низкой культуре наших граждан, а во-вторых, эти испарения тоже являются источником заражения. В старости иммунитет у человека падает, и заражение происходит быстрее.

— То есть они заражаются уже в пожилом возрасте, и дело не в том, что, например, у этих пациентов была неактивная форма туберкулеза в молодости?
— Разные случаи бывают. Есть люди, которые в юности, молодости, во время той же войны переболели туберкулезом, лечились, потом их снялись с учета, и они многие годы жили без проявления заболевания, а в 85–87 лет по каким-то причинам иммунитет упал, попала инфекция, и процесс запустился снова. Понимаете, ничего случайного не бывает. Возможно, есть какая-то генетическая предрасположенность к восприятию данной инфекции. Этих тонкостей мы еще не знаем.

«Я пришел в госпиталь еще на стройку, в 1988 году, меня сразу назначили главным врачом»

— У вас в госпитале ведется научная работа?
— Да. Наши сотрудники занимаются ей все годы, что существует госпиталь, с 1990 года. В январе 2015 года нам будет уже 25 лет. Я пришел сюда еще на стройку, в 1988 году, меня сразу назначили главным врачом. За год и 10 месяцев, что оставались до открытия, из руин, которые здесь были с 1972 года, мы построили госпиталь и оснастили его оборудованием (не могу похвастаться, что оно было передовым — в основном отечественное и из ГДР, стран Восточной Европы — Польши, Чехословакии, Венгрии). На нем мы проработали почти 22 года и только сейчас, в связи с модернизацией здравоохранения, мы получили современное оборудование, более качественное, с большими возможностями диагностики. Например, у нас был отечественный магнитно-резонансный томограф с 0,5 Тесла или даже 0,3 Тесла, это такой скрининговый уровень. А сейчас у нас прекрасный томограф на 1,5 Тесла. Для сравнения, это как запорожец и мерседес. И всякое другое оборудование: ультразвуковое, радиоизотопное, различная дыхательная аппаратура и так далее. То есть сейчас можно говорить о достаточно хорошем оснащении, хотя у нас по-прежнему много аппаратуры, которая эксплуатируется на протяжении более 10 лет и подлежит списанию. Над этим мы работаем и постепенно будем заменять его. Во всяком случае, по разработанным порядкам оказания медицинской помощи, есть понятие оснащенности тех или иных отделений различной аппаратурой, обновление оборудования входит в порядки. И если сегодня этот приказ существует, то мы постепенно должны приводить все в соответствие с ним.

«Есть оборудование, которое в России никогда не выпускали, и у нас нет таких производственных мощностей»

— К вопросу об оборудовании. Министерство торговли и промышленности не так давно предложило запретить покупку зарубежного медицинского оборудования, чтобы таким образом поддержать отечественного производителя. Прогнозируется, что если это произойдет, то за короткое время мы выйдем на очень высокий уровень по количеству и качеству оборудования. Что вы думаете об этом?
— Конечно, отечественного производителя поддерживать надо, но если он действительно производит то оборудование, которое необходимо, если оно качественное и конкурентоспособное. Я только что привел сравнение мерседеса и запорожца. Если производитель выпускает запорожец, то он никому не нужен, а если он выпускает мерседес — это хорошо. Есть оборудование, которое в России никогда не выпускали, и у нас нет таких производственных мощностей, нет разработок, которые могли бы дать нам возможность закупать хорошие магнитно-резонансные или компьютерные томографы или даже хорошие ультразвуковые установки у нашего производителя. Даже хорошей дыхательной аппаратуры наш производитель не выпускает. Поэтому если мы играем в политику, то мы просто идем по пути деклараций: якобы будем поддерживать отечественного производителя и мифически считать, что отказ от закупок за рубежом даст нам возможность быстро поднять собственное производство. Думаю, это ошибка. Никто не запрещает нашим разработчикам трудиться в этом направлении, никто не запрещает им делать совершенное оборудование. И если они представят на рынок нечто более качественное, то мы с радостью поддержим их.

Фотография Александры Яковлевой, МЕД-инфо